![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Мои иностранцы
Замечательная история у Тани. Прочитал — и вспомнил по этому поводу две своих.
В первом воспоминании мелькнула девочка, которая стала для меня первым "иностранцем", эдаким "эхом зарубежья". Хотя в ней ничего не было от зарубежья, кроме совершенно нерусского имени — вы не поверите! Марианна! — и того факта, что она сколько-то лет, 3 или 4 года, прожила... в Венгрии. А в конце 70-х годов прошлого века это была очень далёкая заграница, а 3 года в детстве были вечностью. То ли отец у Марианны там служил, то ли ещё что, не помню. А потом вся семья на какое-то время вернулась в Россию... пардон! — тогда не говорили "Россия" — вернулась в Советский Союз, почему-то оказалась в Ставрополе, и девочка пошла в русскую школу, в мой класс. Это была начальная школа, наверное класс 2-й или 3-й. Малявки, в общем. На следующий год Марианна с семьёй опять уехала. И сгинула бы из памяти. Если бы не. Я по сей день помню тот невероятный, фантастический, огромный торт, который она с мамой принесли ко дню рождения нашей первой и тогда ещё единственной учительницы.
Торт был снизу из нежного толстого коржа, середина состояла из чего-то вроде суфле из йогурта, нежного, но достаточно прочного, чтобы удержать на себе третий ингредиент — зыбкую толстенную медузу из жёлтовато-розового, сияющего и прозрачного, как горный рассвет, желе, в котором покачивались огромные ягоды тёмно-алой клубники! Учительница засмущалась, тут же захлопотала и, конечно, весь свой торт раздала классу, по кусочку. Всем досталось. Наслаждением наполнился каждый из четырёх десятков жующих ртов, и перемазались все восемь десятков рук. Боже мой! Мало что в жизни моей было ярче и вкуснее!
А во втором воспоминании живёт девушка Лоранс Жарди. Мне самому тогда было едва ли больше восемнадцати, а Лоранс, по моим ощущениям, была на пару лет старше. Это была первая француженка, с которой я впервые по-настоящему общался — вживую, по-французски. Т.е. я говорил на иностранном языке, а она меня, как правило, понимала. Это было очень новое и захватывающее ощущение. За несколько дней я узнал о французском языке и французах едва ли не больше, чем за весь первый курс иняза и всего того года перед поступлением, когда я начал "долбить" язык Мольера (из чистого упрямства, надо сказать, только чтобы доказать школьной учительнице французского, что на мне рано ставить крест).
Лоранс часто повторяла загадочное "тюа", которое я расшифровал только через пару дней. Это было быстрое, по-женски срезанное tu vois? (тю вуа? понимаешь?), слово-паразит, которое она ставила вместо точки в каждой фразе...
Мне повезло провести с ней и ещё двумя её коллегами-студентками несколько дней в горах, в институтском лагере отдыха "Дамхурц". Совершенно дикие места, где электричество производит дизель-генератор, туалеты — ряд деревянных домиков с дырками, а вода — из ледяной горной речки. Впрочем, как раз вода даст фору любой нынешней. Ей лечиться можно было. А какое там ночое небо! Поскольку поблизости нет ни одного крупного поселения, которое подсвечивало бы атмосферу, то ночи там были черны, как бархат, а звёзды сверкали, как брилиланты. Впрочем, тогда я лишь отдалённо представлял, как сверкают бриллианты, поэтому звёзды — просто сияли. Невооружённым глазом был виден весь Млечный путь, летали спутники, скользили метеоры... Мы, десяток русских студентов, три француженки и один молодой преподаватель СлавСлавыч, сидели на завалинке и болтали, глядя на чёрные силуэты гор, на звёзды и просто в никуда. СлавСлавыч иногда играл на гитаре и пел на трёх языках. Помню момент, как я дрогнувшей рукой приобнял замёрзшую Лоранс и как она непринуждённо прижалась к моему боку, будто ничего не было естественней на свете. Так ведь и не было! Эх, первый курс! Я был мальчишка.
Когда француженки уехали, я ещё некоторое время писал Лоранс, а она отвечала. Но после нескольких открыток и писем связь заглохла. А скоро и страна СССР исчезла с карты, всё вокруг менялось, время летело вскачь... Уезжая, Лоранс оставила мне в подарок свой жёлтый кассетный плеер к круглым окошком, а с ним кассету Брассенса. Я заслушал её до дыр, разбирая тексты. Это был, пожалуй, один из самых чудесных подарков в моей жизни. С тех пор, гуляя по городу, я часто по привычке напеваю под нос: "Elle est à toi, cette chanson, toi l'Auvergnat qui sans façon m'a donné quatre bouts de bois quand dans ma vie il faisait froid..." Давно мне на глаза не попадались письма Лоранс. Может быть, утеряны. Относительно недавно я пытался разыскать следы Лоранс в интернете. По имени, фамилии и приблизительному возрасту. Искал на разных сайтах с адресами, в соцсетях... Увы. А может, оно и к лучшему. Воспоминаниям иногда лучше оставаться воспоминаниями.
Chanson pour l'Auvergnat
Песня овернцу
Песня посвящена Марселю Планшу, выходцу из провинции Овернь. В 1944 году, когда Жорж получил увольнительную из немецкого трудового лагеря, он сбежал во Францию и нашёл приют на парижской окраине, в доме Марселя Планш и его жены Жанны. Там он дождался освобождения, но и после войны не покинул друзей, а жил с ними ещё много лет, до 1966-го года, уже будучи широко известным автором-исполнителем. Жанне тоже посвящены несколько песен.
Автор этого перевода "Овернца", к сожалению, мне неизвестен, и Гугл не находит. Но я разные переводы смотрел — этот точно один из лучших, если не лучший, по своей тёплой, щемящей интонации. К тому же русский текст прекрасно ложится на музыку.
Песню, овернец, тебе пою,
Помня как дар щедрость твою:
Ты мне вязанку дров занёс,
Когда я почти что замерз.
Жарко горели твои дрова!..
Прочие ж «добрые люди» тогда
(Добропорядочный народ!)
Гнали меня от ворот!..
Сущий пустяк – всполох огня,
Но от него мне стало тепло!
В сердце моём горит светло
Жаркий огонь того дня…
Добрый овернец, час пробьёт –
Дроги Господь за тобой пришлёт,
Сможешь войти, не пряча лица,
В чертоги Творца.
Песню, хозяйка, тебе пою,
Помня как дар щедрость твою:
Ты не жалела мне пары краюх,
Когда с голодухи я пух.
Хлеб твой, хозяйка, при мне всегда!
Прочие ж «добрые люди» тогда
(Добропорядочный народ!)
Гнали меня от ворот!..
Сущий пустяк – хлеба кусок,
Но от него мне стало тепло!
В сердце моём горит светло
Печи твоей огонёк.
Добрая женщина, час пробьёт –
Дроги Господь за тобой пришлёт
Сможешь войти, не пряча лица,
В чертоги Творца.
Песню, прохожий, тебе пою,
Помня как дар улыбку твою:
Ты из толпы мне её подарил,
Когда меня страж уводил.
Эта улыбка во мне навсегда!..
Прочие ж «добрые люди» тогда
(Добропорядочный народ!)
Ржали вовсю, во весь рот.
Сущий пустяк – сочувствия знак,
Но от него мне стало тепло!
В сердце моём горит светло
Луч той улыбки, земляк.
Добрый прохожий, час пробьёт –
Дроги Господь за тобой пришлёт
Сможешь войти, не пряча лица,
В чертоги Творца.
В первом воспоминании мелькнула девочка, которая стала для меня первым "иностранцем", эдаким "эхом зарубежья". Хотя в ней ничего не было от зарубежья, кроме совершенно нерусского имени — вы не поверите! Марианна! — и того факта, что она сколько-то лет, 3 или 4 года, прожила... в Венгрии. А в конце 70-х годов прошлого века это была очень далёкая заграница, а 3 года в детстве были вечностью. То ли отец у Марианны там служил, то ли ещё что, не помню. А потом вся семья на какое-то время вернулась в Россию... пардон! — тогда не говорили "Россия" — вернулась в Советский Союз, почему-то оказалась в Ставрополе, и девочка пошла в русскую школу, в мой класс. Это была начальная школа, наверное класс 2-й или 3-й. Малявки, в общем. На следующий год Марианна с семьёй опять уехала. И сгинула бы из памяти. Если бы не. Я по сей день помню тот невероятный, фантастический, огромный торт, который она с мамой принесли ко дню рождения нашей первой и тогда ещё единственной учительницы.
Торт был снизу из нежного толстого коржа, середина состояла из чего-то вроде суфле из йогурта, нежного, но достаточно прочного, чтобы удержать на себе третий ингредиент — зыбкую толстенную медузу из жёлтовато-розового, сияющего и прозрачного, как горный рассвет, желе, в котором покачивались огромные ягоды тёмно-алой клубники! Учительница засмущалась, тут же захлопотала и, конечно, весь свой торт раздала классу, по кусочку. Всем досталось. Наслаждением наполнился каждый из четырёх десятков жующих ртов, и перемазались все восемь десятков рук. Боже мой! Мало что в жизни моей было ярче и вкуснее!
А во втором воспоминании живёт девушка Лоранс Жарди. Мне самому тогда было едва ли больше восемнадцати, а Лоранс, по моим ощущениям, была на пару лет старше. Это была первая француженка, с которой я впервые по-настоящему общался — вживую, по-французски. Т.е. я говорил на иностранном языке, а она меня, как правило, понимала. Это было очень новое и захватывающее ощущение. За несколько дней я узнал о французском языке и французах едва ли не больше, чем за весь первый курс иняза и всего того года перед поступлением, когда я начал "долбить" язык Мольера (из чистого упрямства, надо сказать, только чтобы доказать школьной учительнице французского, что на мне рано ставить крест).
Лоранс часто повторяла загадочное "тюа", которое я расшифровал только через пару дней. Это было быстрое, по-женски срезанное tu vois? (тю вуа? понимаешь?), слово-паразит, которое она ставила вместо точки в каждой фразе...
Мне повезло провести с ней и ещё двумя её коллегами-студентками несколько дней в горах, в институтском лагере отдыха "Дамхурц". Совершенно дикие места, где электричество производит дизель-генератор, туалеты — ряд деревянных домиков с дырками, а вода — из ледяной горной речки. Впрочем, как раз вода даст фору любой нынешней. Ей лечиться можно было. А какое там ночое небо! Поскольку поблизости нет ни одного крупного поселения, которое подсвечивало бы атмосферу, то ночи там были черны, как бархат, а звёзды сверкали, как брилиланты. Впрочем, тогда я лишь отдалённо представлял, как сверкают бриллианты, поэтому звёзды — просто сияли. Невооружённым глазом был виден весь Млечный путь, летали спутники, скользили метеоры... Мы, десяток русских студентов, три француженки и один молодой преподаватель СлавСлавыч, сидели на завалинке и болтали, глядя на чёрные силуэты гор, на звёзды и просто в никуда. СлавСлавыч иногда играл на гитаре и пел на трёх языках. Помню момент, как я дрогнувшей рукой приобнял замёрзшую Лоранс и как она непринуждённо прижалась к моему боку, будто ничего не было естественней на свете. Так ведь и не было! Эх, первый курс! Я был мальчишка.
Когда француженки уехали, я ещё некоторое время писал Лоранс, а она отвечала. Но после нескольких открыток и писем связь заглохла. А скоро и страна СССР исчезла с карты, всё вокруг менялось, время летело вскачь... Уезжая, Лоранс оставила мне в подарок свой жёлтый кассетный плеер к круглым окошком, а с ним кассету Брассенса. Я заслушал её до дыр, разбирая тексты. Это был, пожалуй, один из самых чудесных подарков в моей жизни. С тех пор, гуляя по городу, я часто по привычке напеваю под нос: "Elle est à toi, cette chanson, toi l'Auvergnat qui sans façon m'a donné quatre bouts de bois quand dans ma vie il faisait froid..." Давно мне на глаза не попадались письма Лоранс. Может быть, утеряны. Относительно недавно я пытался разыскать следы Лоранс в интернете. По имени, фамилии и приблизительному возрасту. Искал на разных сайтах с адресами, в соцсетях... Увы. А может, оно и к лучшему. Воспоминаниям иногда лучше оставаться воспоминаниями.
Chanson pour l'Auvergnat
Песня овернцу
Песня посвящена Марселю Планшу, выходцу из провинции Овернь. В 1944 году, когда Жорж получил увольнительную из немецкого трудового лагеря, он сбежал во Францию и нашёл приют на парижской окраине, в доме Марселя Планш и его жены Жанны. Там он дождался освобождения, но и после войны не покинул друзей, а жил с ними ещё много лет, до 1966-го года, уже будучи широко известным автором-исполнителем. Жанне тоже посвящены несколько песен.
Автор этого перевода "Овернца", к сожалению, мне неизвестен, и Гугл не находит. Но я разные переводы смотрел — этот точно один из лучших, если не лучший, по своей тёплой, щемящей интонации. К тому же русский текст прекрасно ложится на музыку.
Песню, овернец, тебе пою,
Помня как дар щедрость твою:
Ты мне вязанку дров занёс,
Когда я почти что замерз.
Жарко горели твои дрова!..
Прочие ж «добрые люди» тогда
(Добропорядочный народ!)
Гнали меня от ворот!..
Сущий пустяк – всполох огня,
Но от него мне стало тепло!
В сердце моём горит светло
Жаркий огонь того дня…
Добрый овернец, час пробьёт –
Дроги Господь за тобой пришлёт,
Сможешь войти, не пряча лица,
В чертоги Творца.
Песню, хозяйка, тебе пою,
Помня как дар щедрость твою:
Ты не жалела мне пары краюх,
Когда с голодухи я пух.
Хлеб твой, хозяйка, при мне всегда!
Прочие ж «добрые люди» тогда
(Добропорядочный народ!)
Гнали меня от ворот!..
Сущий пустяк – хлеба кусок,
Но от него мне стало тепло!
В сердце моём горит светло
Печи твоей огонёк.
Добрая женщина, час пробьёт –
Дроги Господь за тобой пришлёт
Сможешь войти, не пряча лица,
В чертоги Творца.
Песню, прохожий, тебе пою,
Помня как дар улыбку твою:
Ты из толпы мне её подарил,
Когда меня страж уводил.
Эта улыбка во мне навсегда!..
Прочие ж «добрые люди» тогда
(Добропорядочный народ!)
Ржали вовсю, во весь рот.
Сущий пустяк – сочувствия знак,
Но от него мне стало тепло!
В сердце моём горит светло
Луч той улыбки, земляк.
Добрый прохожий, час пробьёт –
Дроги Господь за тобой пришлёт
Сможешь войти, не пряча лица,
В чертоги Творца.